ГОРЬКИЕ СЛЁЗЫ В КАРАМЕЛИ СЛАДКОЙ ПАМЯТИ.

Мне не спалось в ночь перед отъездом. Не могли уснуть и мои родные, с присутствием которых в комнате, ещё больше, чем когда-либо прежде, я осязала в себе кровность наших родственных уз.

— А давай посмотрим наши фотографии! – Вдруг спохватилась моя родственница.

 Не дожидаясь моего ответа, второй час ночи! она бросилась к книжной полке, на которой увесисто ценным грузом хранился многолетне объёмный фотографический архив нашей семьи.

  Тесно прижавшись к друг другу на комнатном, разложенном, как кровать, удобно мягком диване и наперебой опережая друг друга, мы громко делились давними впечатлениями, совершенно забыв о том, как много слов уже когда-то проговорили, и вслух, и про себя, о том или о другом семейном событии. Но неожиданная возможность переживать их вновь и вновь, листая страницы фотографического альбома, и вместе с нашими родителями, которых уже нет с нами, но которые так нескончаемо живы и веселы на фотографиях, совершенно обезоружила ощущение нашего многолетнего сиротства. С его тяжёлой и вообще ничем иным не заменимой горечью в наших душах мы жили в последних годах, отчаянно истомленные свербевшей в наших головах теперь уже вечной ущербностью осиротевших детей, разделённых, кто его знает на сколько долго, границами унизительных условностей видеться и общаться с друг другом.

  

  Но, оказалось, теперь – мы, оставив позади десятки лет взрослой и нормально обустроенной жизни, ускоренно быстро, как будто на вырост, всё же продолжали взрослеть. Мы спешно избавлялись в своих мыслях от долгой замедленности непонимания — как же жить дальше. Как если бы, наконец, только сейчас искренне доверились своим судьбам, и, уже без сомнений в признании факта нашего окончательного отдаления от заботливо-бережно подаренного нам нашими родителями беззаботного и счастливого детства, со смыслом и толком прожитой юности, нет, не покорно, но внутренне вызревшим и сплочённым желанием не искать оправданий и причин своим печалям в окружающих обстоятельствах, вслух приняли обет хранить всеми силами целостность нашей семьи. Даже в условиях затянувшегося раздора в мыслях и в поступках. Часть которых – осталась там, в стране нашего детства. Там, откуда я, окрылённая счастьем душевной радости – это, когда исполняется твоя заветная мечта – смогла приехать. А часть – здесь, где оказались выросшие, или скопом вырванные из того детства давно ставшие взрослыми людьми дети. Меня поразило: никому из нас не пришлось дотошно мучиться, выбирая для новых глав нашей благополучно, взглядом со стороны, утихомирившейся семейной саги слова о совместно, за прошедшие несколько недель, пережитом.        

 

 — Слушайте, у меня же дома точно такие фотографии… И пересматриваю я их очень часто… И уже как будто начала утихомириваться моя душа… — Я бессильно вздохнула, безвольно обмякнув всем телом. – А сейчас, заново узнавая их в твоём альбоме, вроде бы мощно перезаряжаюсь инстинктом самосохранения…

 — Ну почему же самосохранения? Мы же всегда вместе…

 — Да… мои дорогие… Но почему-то сейчас я намного острее чувствую в себе те вещи, которые уже давно стали для меня привычным дополнением к моей сути… Там… у себя… подолгу копаясь в своих мыслях, а что же ещё было делать от душившей тебя сутками напролёт безысходности!? я намеренно силилась пригасить в себе сводивший меня с ума, ослепительно ярко бивший мне в глаза свет прожитых лет. Закрываешь ночью глаза, а вокруг — это же невыносимо! всё светится ясностью далёкой были. Привычкой бездушной дилетантки я грубо пинала своё навязчивое упорство удержаться на плаву давних воспоминаний… да какие же они давние, ёлки-палки! Театр абсурда… Пытаться сохранить то, чего у тебя уже нет… Но мне сейчас стыдно, как однажды, избегая утром вспомнить подробности из своих снов, я, заставив себя погрузиться в пустоту безразличия, без сопротивления капитулировала… смирилась… под белым флагом предательства… Ну было что-то когда-то… да и было… А теперь, понимаете? всё опять оживает, тихо плывёт перед моими глазами. Я опять живу в том, очень дорогом мне мире, в котором годами выстраивалась моя жизнь. Я ощущаю в своём теле силу нашей семьи. Помните то время, когда мы дружно собирались в родительском доме? Это же было так нужно каждому из нас… А сейчас… я опять вспомнила запах нашего дома… Мамины котлеты… А я так и не научилась делать их такими вкусными и сочными, какими они были у неё… Да и борщ мой… совсем не такой… Слушайте!… дайте мне надышаться вашей квартирой… Три недели, что я здесь прожила, без труда уравновесили тяжесть моих десятилетних мучений… Какой же разной бывает наполненность человеческой жизни… которую проживаешь сегодня и сейчас. А сколько же таких счастливых недель утеряно навсегда!…           

 

  Мы обнялись. Потом пошли пить чай. Свет на кухне ещё горел, когда уже потухли за окном комнаты уличные фонари. Летний рассвет позднего лета был всё ещё ранним. Оставшиеся несколько часов до моего отъезда, казалось, будут тянутся в окружающем пространстве долгим и утомительным мучением.

   Но я несказанно была рада тому, что мои родные поняли то, что я так и не сказала. Не посмела сказать. Какой смысл бесконечно тащить за собой вчерашние дни? Всё в них безобразно и безвозвратно перемешалось, и плохое, и хорошее. И вся эта мешанина оказалась изменившей всех нас действительностью не зависевших от нас событий.

  А когда наступит успокоение, всё-таки разрушительная кипучесть любой стихии не бесконечна, на дне прошлого останется то личное и бесценное, что навсегда сольётся с нашим будущим.