II.
— А мы уже не едем по той широкой дороге… Посмотри в окно. – Марина, сидевшая у окна, пошире раздвинула тяжёлые оконные занавески. К чему они там были, если сами окна чернели тонированной плёнкой?
Да и ладно. Но дорога действительно заметно сузилась и больше не выглядела как скоростная трасса. И показалось, что автобус уже мчался в обратную сторону.
— Да… мы уже давно свернули с большой дороги. Где-то развернулись, я это заметила. Скоро приблизимся к границе. Закат, посмотрите, как пылает огнём! – Женщина с соседнего ряда как будто разговаривала сама с собой. – Может, сегодня и таможню пройдём…
— Было бы здорово! — Все оживились. – Получится, что чуть больше суток будем в дороге!
Такое предположение обрадовало. Но таможня… А было уже около семи часов вечера.
И замечталось цветаевскими строчками: Солнце Вечера – добрее Солнца в полдень…
Отрешеннее и кротче
Солнце – к ночи.
Умудрённое, не хочет
Бить нам в очи…
…А всё-таки хотелось бы знать, где же мы уже находимся. Хотя, что это изменит, если быстро мелькавшие за окном нарезки природного ландшафта — многолетние лиственные деревья – в изобилии, не были перегружены многолюдьем. Зато, несколько раз уже осторожно переехали через аккуратно выложенные в насыпях с мелко дроблёной галькой железнодорожные рельсы. Упрямо притягивая к себе прямые лучи всё еще ярко светившего на небе, но уже приготовившегося погаснуть в закате дня солнца, они ослепляли взгляд своим отполированным до серебристого блеска сиянием. По рельсам мчатся поезда, быстро думалось, по расписанию. Но в замкнутой немоте своего прямолинейного бездействия те рельсы производили довольно странное впечатление. Оно было сродни голодной одичалости, симптомам которой наверняка был подвержен каждый в этом автобусе. И первый её признак – бездействие фантазии, которая всегда, если смотреть на железнодорожные рельсы, изобилуют мечтами о путешествиях. А теперь каждое, куда бы ты ни направлялся, начинается с автобуса… А может и дальше в нём же продолжаться. И тогда главное — научиться в автобусе спать и быть готовым к тому, что делать это надо сидя.
Помню, что удалось на какое-то время вздремнуть, уткнувшись головой, да ко всем чертям автобусную пыль! в спинку переднего сиденья. И, резко сплетая в тугой узел коварные потуги злостно поразмышлять о скребущих мозги неудобствах, мыслями тихо приблизиться к умиротворяющей идее о смирении. Чтобы дышалось, по крайней мере, спокойней. Без этого нечего и помышлять о подобных поездках. В перетирании в порошок подробностей походного бытия погибает энергия времени. Без ощущения времени засоряется, да просто выпадает в мутный осадок эликсир жизненной энергии.
Она не иссякала. И это радовало. А ещё несколько часов пути, к слову, без спешки, в быстро таявших вокруг мгновениях уже завершившегося августовского дня – и небесное светило погасло, и вскоре автобус мягко остановился на стоянке автотранспорта. Со всех сторон она была ограждена светом, дублировавшим размеры стоянки неоновой подсветкой.
Десять часов вечера – уже поздний вечер. Но селение, в которое мы прибыли, не утопало во мраке ночи. Во-первых, небо было ярко расцвечено мохнато-жемчужными, звёздами, низко зависшими в тихой лёгкости безветренного воздуха страстью своего фанатичного тяготения к Земле. Во-вторых, высоко светящимися уличными фонарями освещалась улица, по которой мы только что проехали. Водитель, заглушив мотор, объявил, что мы уже приехали в городок, где предстояло пройти таможню и пересечь границу между Россией и Украиной. Но только завтра. Таможня ночью не работает. А пока надо занять очередь на утренний досмотр для дальнейшего пересечения границы. Пункт контрольно-пропускного контроля начинает свою работу в девять утра и, к сожалению, шести вечера закрывается. Отсутствовал водитель около получаса. Когда вернулся, сообщил, что наш автобус, по уже составленной на завтра очереди ранее прибывшими сюда машинами, седьмой. А сейчас поедем в гостиницу. Стоимость ночлега там не входит в стоимость поездки. Две женщины, узнав о дополнительных полутора тысячах рублей, точнее – 1 600-ах, которыми надо было раскошелиться за двоих, отказались заселяться в гостиницу. Остальные, разумно сославшись на усталость, без колебаний согласились со всеми дополнительными расходами.
И водитель развернул автобус по направлению к гостинице. Ею оказался предельно экономно выстроенный не совсем, правда, было понятно — где, современный ночлежный дом. За 800 рублей с человека в том придорожном тереме без опознавательных знаков, в виде всегда ожидаемой в таких случаях настенной доски перед главным входом в него, желающим предлагалась постель в комнате на восемь коек. Но одна из восьми кроватей, в каждой комнате, которые были напротив друг друга, через пространство не широкого коридора, оказалась двухместной. Пока разбирались с заселением, к нам присоединились пассажиры из ещё одного автобуса, человек десять. И, потом, пока с интересом переутомившихся в пути зевак рассматривали комнаты, мне и моей попутчице досталась двухместная кровать – на двоих.
Возмущение своё, на предмет семейно-полевого ложа для двух, в общем-то, незнакомых женщин, высказали пришедшей даме, из местной гостиничной аристократии. Таких сразу узнаёшь издалека по широким взмахам чёрных, метёлкообразных ресниц, которые быстро натренированными движениями шаловливых пальцев наклеиваются на верхние веки глаз. Как будто бы в наборе, но такие ресницы, поточно-китайского, бесперебойного производства, как правило, дополняются и наклеенными ногтями, китайского же производства, на пальцах рук. У представительницы местного провинциального бомонда угрожающе остро наклеенные на ногти длинные пластины – смелый вызов животрепещущего превосходства жалким потугам Эллочки- людоедки взволновать мир пещерной оригинальностью — были ещё приукрашены вклеенными в них и дёшево сверкавшими на свету ярким блеском мелкими камушками. Что означало: не бриллианты, но, ХО-ХО! давно разбираемся! И уже на пути к всамделишным алмазам!
Но пальчики гостиничной начальницы всё же нервно затрещали, один о другой, когда спросила у неё, почему не стирана простынь на кровати. И выглядит она так, как будто батальон странствующих пилигримов до этого уже здесь несколько дней квартировался.
Ответ хозяйки дорожного приюта, мгновенный, без напряжённого раздумывания, свойственного щепетильно беспокойным людям:
— А вам, что, больше всех надо? Вы – первая, кто об этом говорит.
Вокруг, оглянулась, все уже укладывались, молча и потупив глаза, на свои своевременно оплаченные, не раз попользованные другим людом лежанки, по-казарменному, установленными в один ряд вдоль стенок — по четыре кровати с каждой стороны. Кто-то – без запарки, лежал на кровати в дорожной одежде, хорошо, что расстались со своей обувкой. Безразличные к дорожной же гигиене люди посапывали и уже начинали похрапывать. Кто-то сидел сиднем на середине кровати. Одна женщина объяснила: кровать под нею штормом в девять баллов качается. И голова неприятно кружится. Сейчас всё пройдёт… Лишь бы выспаться. Так сильно волновалась прошлой ночью, перед поездкой, что и заснуть не смогла. А днём жарой перемаялась… Да что вам рассказывать… когда тебе уже давно не сорок пять… Другая, померяв давление механическим тонометром, достала из сумки походную аптечку, скорее – супер мобильную аптеку, из неё – всевозможные бумажные планшетки с таблетками. Переполовинив несколько таблеток и, закатив назад голову, проглотила их. Без воды.
К слову, первые четыре человека из нашей группы получили за свои деньги какие-то квитанции, а мы с Мариной, немного опоздавшие к началу оплаты услуг транзитно-провинциального постоялого двора — так просто сунули свои кровные, как попросила хозяйка, под расчёт, ей в руки. А две женщины, как они и сказали, остались ночевать в автобусе. Там же — и водитель. До рассвета автобус стоял на стоянке.
Но потом… Что за дивная ночь, сюрпризом неожиданного чуда продолжалась потом! В спальной комнате, у самого входа в неё была оборудована туалетно-душевая коморка, скромненько принаряженная на стенах и на полу дешёвым кафелем, но чистенько прибранная. В ней — ДУШ! С горячей водой! Ночью! Через полтора года водных мытарств с водой в Донецке для меня наступил волшебный час исполнения заветного желания – хоть сколько-нибудь постоять бы под фонтанирующим горячей водой душем! И забыть… на сколько-нибудь, про воду… в квартирном кране по расписанию — один раз в четыре дня! Вода — один раз — в два дня, вода — один раз! — через день! Да, через день, но только холодная вода, а о горячей вообще никто уже и не помнил, как будто удобно срослись все своими руками с ручками кастрюль и неподъёмных кастрюляк, в которых по несколько раз в день кипятится вода. Если она всё-таки в кране появляется.
Но в ту, возрадовавшуюся для меня умопомрачительным восторгом ночь, это был долгожданный первый раз, когда простояла я какое-то время в душевой под мощной струёй горячей воды, на столько физически обжигающе-терпимой, на сколько это было возможно. И поразившей меня, всю! своим волшебным блаженством. Оказывается, оно может заботливо нежить утихомиренные неожиданным спокойствием мысли… И может повелительно, по моему хотению! властвовать над телом, ненасытно жаждавшем ощущения живой, чистой воды, вперемежку с зазвучавшим, как-то по-новому, ликующим ароматом сиренево-густого лавандового мыла. Тандем напрочь забытого восторга мирного счастья… как же много его стало в долгожданно желанном журчании свободно льющейся сверху горячей воды…
…Нет… Я не знаю, сколько времени я была в душе. Знаю только, что, когда, надышавшись вволю лёгкими парами успокаивающей водной аромотерапии, вернулась, Марина, уютно свернувшись калачиком, уже дремала на своей половине кровати. И тихо мне шепнула:
— Она сказала, чтобы покрывало с кроватей не снимали. Чтобы спали на нём… – Обернувшись, я увидела, что женщины в комнате лежали на кроватных покрывалах. — А укрываться простынею…
— Да чтоб она – я поняла, о ком была речь — скисла… Ну и наглая, однако, бестия. — Как-то вяло отозвалась я, разворачивая сырую, застиранную простынь.
Но, разогретая так приветливо-приятно обласкавшим меня комфортом обыкновенной цивилизации, в виде горячей воды в кране, я чувствовала себя великолепно и попыталась пристроиться на кто его знает – когда? — стираном покрывале: дешёвая ацетатная плюшка примитивно леопардовой расцветки, на арендованной на ночь кровати, в уездном городке, проездом…
Усталость, давно известно, может валить с ног. А может так долго держать на бешеном взводе ваше сознание, что никакое снотворное не поможет. Не имея предшествовавшего до этой ночи опыта ночёвки в многокоечной комнате, я, к моему счастью, уснула, как только голова моя оказалась на подушке. Но сон был недолгим. Разбудил меня громкий спор, которым яростно раззадоривали себя две женщины – их кровати напротив нашей с Мариной. Одна из женщин, из тех, кто быстро поддаётся чарам Морфея, уснув, разразилась, по-мужски, богатырским храпом. Другая, которая лежала на соседней кровати, вначале втихомолку покрутилась с боку на бок, помаялась — про себя чертыхаясь, потом – деликатно-вежливо, как она повторяла, через время – уже настойчиво-грубо начала толкать соседку в разные части её расслабленного тела. И, когда та ошалело пробуждалась, подскакивая ничего не соображавшим ванькой-встанькой со своей подушки, просила её то перевернуться на другой бок, то накрыть голову подушкой. В итоге, было только полпятого утра – в комнате проснулись все.
Две другие женщины, оказалось – из заядло курящих, вышли из комнаты. Долго не возвращались. Храпунья, громоздко скроенная пожилая женщина, уже с подушкой на голове, отвернувшись от своей соседки, опять начала, из-под подушки, по-тихому, храпеть. Её соседка – ещё громче возмущаться невозможностью отдохнуть, по-человечески, перед предстоявшим ей пережить тяжёлым днём. Потом, шаркающими шагами вернулись курящие, наполнив едким сигаретным дымом комнату. Ещё час все поворочались на своих кроватных местах. И с первыми лучами восходящего в новом дне солнца начала постукивать дверь в душевую. Там же был и туалет.
Решив вволю, аж – до беспамятства! побаловать себя и в новом дне излишествами давно исчезнувшего из моей памяти комфорта, я опять нырнула под горячий душ. Стоя под тугим напором свежей воды, уже не впадала в сиреневый транс ночного миража. Но пообещала себе не забывать, как бурно возродил он меня каких-то несколько часов назад сладостью физического блаженства из пропитавшего меня насквозь комплекса заскорузлой ущербности, чуждой, зачем юлить, современному человеку. Что означало: два раза не войдёшь в одну и ту же воду. Но настроение, да входи в неё хоть сто тысяч раз подряд! было потрясающе отличным. Переполненная эмоционально позитивной благодатью, ублажала себя мыслью: ещё и потому, что день, выглянула в открытое настежь окно, своей безветренной прозрачностью предвосхищал, я в это уже верила, тёплое и беззаботное спокойствие.
Комнату все покинули в половине восьмого утра. При выходе из малогабаритного, два этажа, не известно, из чего вылепленного здания, но обшитого с внешней стороны узкими вертикальными, на вид, пластиковыми панелями, стояла хозяйка дорожного приюта. Мило всем улыбаясь она предложила задержаться на лёгкий завтрак. Начала перечислять, чем можно было бы аппетитно-сносно подкрепиться.
— Случайно, не на тарелках, мытых неделю назад, а, может, и вообще не мытых? – Не зло, но глядя на неё в упор и с иронией в голосе, и всё-таки до конца высказанного негодования – представилась, весьма кстати, возможность поумничать, после остаточного переваривания в сознании существующего в современной жизни понятия о нестираных простынях на кроватях — осадила, на долгую память, не знакомую с пределами наглости и, по всей видимости, никогда не унывающую особу.
Но на предложенный завтрак, к слову, никто не задержался. Перед этим несколько минут свободного времяпрепровождения каждый посвятил подъеданию остатков взятых из дома тормозков. Чтобы предельно облегчить свои сумки перед пешим переходом.
К восьми должен был подъехать к гостинице наш MERCEDES. Автобус, как оказалось, уже стоял неподалёку. Опять загрузили в него свои вещи и расселись по местам. Через несколько минут были уже на стоянке, не на той, где стояли ночью. А на этой, как сказал водитель, заглушив автобусный двигатель, мы будем до тех пор, пока нас не позовут на таможню. Сейчас же, его словами, делайте, что хотите. Продуктовый магазин, туалет – всё через оградительный ряд аккуратно облагороженного садовыми ножницами, гладенько, как – под линеечку со всех сторон, кустарника. Хорошая задумка: живая, густо зелёная кустарная изгородь — вместо забора вокруг стоянки. Да не прыгайте через кусты! Дорожки же пешеходные есть! Как долго делать что хотим? А это зависит от того, как быстро будут сегодня работать таможенники. Вчера, говорят, день выдался для всех отменный!
Дверь в автобус водитель не закрыл. И все, покинув автобус, послушно разбрелись обживать незнакомую территорию. Нас с Мариной сразу же поманил к себе небольшой пруд, сплошь – чистая, как слезы младенца, вода. На утрамбованном мелкой галькой берегу искусственно созданного в этом городке пруда на корточках сидел, маясь безвредным для окружающих бездельем, мужчина в тельняшке.
— А! – Я весело поддела его. – Так здесь, оказывается, и моряки водятся.
Мужчина от неожиданности поднялся, лениво размялся и, переминаясь с ноги на ногу, внимательно осмотрелся. Пожалуй, он ничего не имел против того, что мы с Мариной прервали его минуты безмятежного созерцания водной глади, застывшей в неге покоя:
— Так моряк или нет? – Не унималась я.
— Та хто его знает… – Мужчина вступил в разговор, но, очевидно смутившись своей растянутой вширь тельняшки, о чём он неожиданно вспомнил, тут же постарался оттянуть её обеими руками вниз.
— А шо, и по-украинськи балакаетэ? – Изумилась я. Вот уж чего не ожидала…
— Ну да… И по-русски… Это ж Слобожанщина… Вон плакат. Видите? – Как будто залпом и с желанным облегчением выдохнул из себя груз неловкости незнакомец.
— Да ну!? Мы – в Слобожанщине!? – А на большом рекламном щите, как раз напротив пруда, большими, видными издалека буквами читалось: ВАС ПРИВЕТСТВУЕТ СЛОБОЖАНЩИНА! Оставалось только покорить себя за люто-махровое невежество, с каким объявились я в таком древнем и славном своей историей крае.
Тут же, в телефоне, интернет работал, прочитали: Слобожанщина – это историческая область на северо-востоке современной Украины и юго-западе Центрально-Черноземного экономического района России. Этот приграничный край Русского государства активно заселялся при поддержке правительства в XVI – XVIII веках.
И без промедления — вопрос незнакомцу:
— А какая здесь область?
— Белгородская…
— И граничит она с какой?
— С Сумской…
— Ну да… Здесь вот написано, что в настоящее время термин Слобожанщина активно используется, как неформальное собирательное название Харьковской, Белгородской и Сумской областей.
— Сегодня мы туда, в Сумскую, должны перейти. — Добавила Марина.
— А вы туда… в Сумскую часто ходите? – Спрашиваю мужчину.
— Да какое там часто! – Он рассмеялся уверенным смехом явного упрёка, предназначенного для невежественно бодрствующей глупыми расспросами особы. – Теперь туда не пройдёшь. Граница же…
— И родственники там есть, за той границей… — Поникшим голосом, знакомая тема, как будто винилась за свою неосведомленность, поинтересовалась я.
— Да, есть у каждого. Раньше на велосипеде хоть каждый день езди. Грибы там собирали… Праздники все вместе гуляли… мы к ним… они к нам… Поженились… побратались… А зАраз вси разбиглысь…
Поразило, как запросто незнакомец жонглировал в своей простонародной речи русско-украинскими словами, сладкими, в нераздельном естестве многовекового дружелюбно-родственного взаимодополнения, как сахарно-печёные, горячо пышущие неповторимым ароматом летней природной щедрости, румяные яблочки из духовки. Не отдавал он при этом явного предпочтения ни одному из языков, гордо достойных, каждый из них – своего особого, достопримечательного внимания.
— А там лучше грибы?
— Та хто его знает… Ходили, ездили… Да вы через то поле и сами пийдэтэ сёгодни… Для того и прыихалы сюды…
— Там… поле!?
— Ну да… Было поле… А зАраз пеший перехид через него тягнэться…
И в этот момент раздался глухой, не такой уж и дальний, разрыв снаряда.
— Так, что! и тут стреляют!? – Я в ужасе оглянулась по сторонам.
— Да каждый день. И оттуда, и отсюда… Перестреливаются…
— А утром не стреляли… — Марина посерьёзнела.
— А утром они нам к завтраку прывитку передают, а вечером – мы их отсюда к ужину прывитаим… — Услышав второй, опять близкий разрыв тяжёлого снаряда, мужчина явно сник. – Ну ладно. Пошёл я… Прощавайтэ. — Очень не привычно, но он вежливым поклоном выразил нам с Мариной своё почтение и прихрамывающей походкой медленно удалился.
— Да-да… Счастливо. — Поклонились ему и мы. И, глядя ему вслед: — Точно… И спорить не надо… где-то что-то сейчас основательно посыпалось прахом…
Утро, между тем, очень красиво расцветало. Повезло с погодой. Под стать голубому сиянию мирно застывшего в безоблачной неподвижности неба виделась безукоризненная, я готова сказать — стерильная чистота на дорожках и улочках городка. Непостижимо, и здесь, как и в Донецке, было неспокойно. Что-то, ужасно страшное и, как и в Донецке, смертельно-опасное, и здесь, невидимо расползавшейся по земле гибельностью грохотало в воздухе. Но люди здесь, из местных больше никого не было видно, заметно дорожили чистым благополучием на своей родной земле. Ни былинки, ни соринки вокруг. И серьёзно, и, по-человечески, завидно поражала скрупулёзно-заботливая обустроенность каждого сантиметра доступного обозрению незнакомого пространства обетования нормальных людей.
Задело. Очень… очень стыдно стало за Донецк, за большой красивый город, каждым метром своего измордованного пространства погрузившимся в позор застойно-упрочившейся, вызывающе-отвратной трясины неряшливости. Идеально прижившуюся, здесь, – а кто виноват? — как лицемерное оправдание абсолютному безразличию – завхоз Альхен из ДВЕНАДЦАТИ СТУЛЬЕВ отдыхает в сравнении! — к судьбе города, как отлично работающая, время показало, отмазка махровому, трудно лечимому наплевательству. Как безоговорочный диагноз многогодового бездействия ответственности многих за порядок в городе, по долгу службы и за хорошие деньги: здесь же война!
Но почему-то, давно и прочно, животрепещущий парадокс положительной совместимости полярных противоположностей, подружилась с ней, с войной же, отвратительная тяга к красивой жизни местного гламура. Бурно-блудливо плодится и переполняется он, как бездонная выгребная яма, пользованными прокладками, семечковой шелухой, пустыми бутылками, опустошёнными пивными банками, плевками… на улицах города. Теперь — совсем не такого, когда мягко шелестит на ветру добросердечия звонкое серебро начисто умытых человеческой заботой тополиных листьев. Теперь – пугающе запущенного города, когда искорёжилась породистая красота никому не нужных здесь белолицых берёз, натужно болезненно, на глазах безразличных прохожих, усыхающих в конвульсиях многолетней заброшенности вдоль пешеходных дорожек. Когда гордецы- каштаны извелись, быстро и преждевременно – ещё в июле, рыжей трухой омертвения, вместо размашистых, как широкие кленовые веера своих бархатных листьев на стволах былой, уверенной в себе Донецкой беспечности… По крайней мере – внешней…
…Хорошо, однако, что стройная тополиная аллея, рядом с прудом в незнакомом городке, изменила ход моих мыслей строчками Бунинских мечтаний о тополе – лишь ты один, по-прежнему, листами о вешних днях лепечешь мне, как друг… И о берёзах совсем по-новому подумалось, со смущением. Ведь это ими чередуются на просторах чернозёмной вольности пашни хлебосольных степей. Ох, и великая же здесь земля…
Сейчас прославилась она по-особому. В считанные минуты стоянка, на которой остановился наш автобус, наполнилась легковыми машинами. Шесть иномарок, средней степени изношенности, и ещё три минивэна шумно разродились людьми. Издалека глядя на них можно было подумать, что люди знакомы между собой. Но, приблизившись к ним и прислушавшись к разговорам, которые стихийно растормошили тишину городка, удалось многое узнать и понять.
Люди приехали сюда из разных городов. Несколько месяцев к ряду двигаются к Слобожанской границе самостоятельно организовавшиеся, так называемые туристы-паломники, в надежде сэкономить в такой дальней поездке свои деньги. Но путь этот, как оказалось, не получается лёгким и значительно экономным. На примере донецких ходоков, привет, земляки! такая дальнобойная, многопересадочная стихийность, часто – скитальцев-одиночек, в отличие от нашего беспересадочного броска, обернулась для них многоступенчатым мытарством.
Вначале надо было выехать из Донецка, чтобы попасть на железнодорожный вокзал Ростова. Именно туда едут люди из Крыма, Луганска и Донецка. Услуги донецких перевозчиков, через Донецкий контрольно-пропускной пункт – до 2 500 – 3 000 рублей. Затем – билет на поезд из Ростова до Белгорода, с ночёвкой в поезде – от 3 500 рублей, самый дешёвый билет. Затем – переезд из Белгорода до Колотиловки, где мы и находились. Здесь возможны варианты. Из Белгорода до посёлка Красная Яруга сравнительно часто ходит пассажирский автобус, начиная с 7.40 утра. Стоимость проезда – 350 рублей. Надо успеть на самый первый автобус, чтобы умудриться потом запрыгнуть в автобус до Колотиловки. Единственный(!!!) туда рейс – в 11.30 утра. Если не поспеваешь – такси. Проезд – примерно 700 рублей. Если же пренебречь такой долготерпимой дешевизной петляющего в неизвестности Белгородщины пути, то можно относительно быстро, прямо с железнодорожного вокзала добраться из Ростова до этого КПП на такси. За 3 000 рублей.
К девяти утра предтаможенная стоянка, пара-тройка километров от самой таможни, уже кишмя кишит приезжим издалека народом. Как на перекличке звучат названия городов, откуда люди сюда приехали. Любопытство, бесперебойный локомотив любого общения, очень сближает. Особенно, когда узнаётся, что вот совсем недавно здесь обозначилась точка ментально-физического соприкосновения донбассовцев и крымчан. С детской наивной доверчивостью к незнакомым людям и те, и другие задают друг другу вопросы, очень простые, о жизни. Но некоторые из них, в довеске с ответами к ним, червями ни на миг не прекращающегося внутреннего беспокойства и до дыр болезненной черноты трудно переживаемого отчаяния, точат глубоко израненные, больно и навсегда перекроенные обстоятельствами дУши оказавшихся в тупике беспросветности людей.
И всё же с большим интересом вникают люди в ответы на все задаваемые вопросы. Но крымчан, навскидку, — больше. Они рассказывают о своих затопленных домах после бурно обнулившего их жизни наводнения. Не ропщут, обозлённо, о беде, что погнала их прочь из их домов, которые так и не просыхают на солнце. Хотя вода давно спАла, а август выдался таким пэключим, аж дышать невозможно.
Выглядят крымчане по-иному, в сравнении с донбассовцами. Грубовато смуглые лица, покрупнее – телами. Сразу выделяются в их среде молодые женщины, некоторые — с детьми. Но и те, и другие, усреднённо одинаковые похожестью своих судеб, очень добросердечны. Душевно приветливы. А дети – не по-детски спокойны и внимательно молчаливы.
И очень незаметно, пролезая в самую гущу, как будто роскошно промазаны сливочным маслом по поверхности тел, появляются в бойко что-то лепечущей толпе двое мужчин, особого склада – догадываешься по небрежно-равнодушной манере их поведения. Они легко, шутя и улыбаясь, заводят в стихийном людском скоплении разговоры о всевозможных ужасах, которые ждут каждого при прохождении контроля. С уточнением – на украинской таможне. Там зверски не переносят вид российских денег, не слыхали, что ли? Их изымают, а могут, как говорят, просто у вас на глазах изорвать купюры вдребадан.
— А как же быть!? – Всполошились, на самом деле, все. Потому что у всех были с собой российские деньги.
Безучастно прокашлявшись, один из добродетелей осторожно предлагает собственноручный обмен рублей на валюту — доллары, евро. Приманку на крючке лёгкой наживы, для незнакомцев, народ не сразу проглотил. В нерешительности притихнув, люди исподтишка осматривались, кто же первый начнёт процедуру обмена денег – неистребимый инстинкт смиренной стадной обречённости. И, как только первый, как говорят, пошёл, а это была скиталица из Луганска, которая достала из своей сумки кошелёк с деньгами, сразу же за ней выстроилась и очередь из остальных желающих. Некоторые доставали деньги из своих нательных сейфов – женщины из верхнего нижнего белья – рубли, мужчины, их в очереди оказалось двое – тоже рубли, из внутренних вшивных карманов брюк. Но конфуз удивления случился, когда народ окончательно подготовил свои мозги к приёму иностранной валюты, а оборотистые менялы озвучили курс валютного обмена. Страшно сказать, но он на вызывающе значительный порядок превышал тот, что был в Донецке за день до моего отъезда из города.
— Ну а что вы хотели. – Железная принципиальность валютного ловкача — сейчас то же, что и сермяжная правда от праведника. – Можете не менять. Потом потеряете всё.
Показной гримасой капризно надутых губ на маске мгновенно оледеневшего безразличием лица один из них мгновенно убедил сомневающихся гипнозом умело нашаманенных предсказаний приступить к обмену. Очередь из желавших поменяться валютой успокоилась. И, как только договорняк на спонтанную сделку сработал и обмен произошёл – тут же простыл и след валютных менял.
И начиналась вторая часть вступительной, перед таможней, увертюры. Как-то невзначай возник вопрос о российских паспортах. Их, опять – теми же словами, на нюх эти паспорта не переносят на украинской стороне. А что же делать!? Оставлять водителям. С этой стоянки у них начинается обратный путь. А вы, по возращении домой, так или не так? если брали с собой российские паспорта? созваниваетесь с человеком, телефон которого вам тот же водитель и даст, и получаете спокойно назад свой паспорт. В решении этого вопроса особой активности не наблюдалось. Народ заметно обмяк, перевозбудившись совсем недавно стихийно разыгравшейся на стоянке валютной пылкостью. И, с энтузиазмом не подлежащих переделке последователей веры в успех вездесущего авось, насчёт паспортов, люди, повздыхав, разошлись.
Бывают дни, когда наплыв самостоятельно движущихся пассажиров по направлению к Колотиловке подобен приливу волн в штурмующем море, и, естественно, до шести вечера многие никак не успевают пройти таможенный контроль. В таких случаях все водители обязательно дожидаются результаты прохождения людьми КПП и везут тех, кто оттуда вернулись, в гостиницу. Их здесь несколько. Как оказалось, в других дорожных времянках, не густо, но предусмотрительно кем-то разбросанных и без показных излишеств обустроенных на подступах к КПП, ночёвка стоит 500 рублей. Со всеми те ми же услугами, чем и нас попотчевали в домике без опознавательных знаков. А утром штурм таможни отдохнувшими паломниками продолжится. Но их расходы на этом не кончаются, так как после прохождения контроля на украинской стороне каждому предстоит передвижение по Украине, до нужного ему города.
Из разговоров с людьми стало понятно, почему мы относительно поздно выехали из Донецка и почему была необходимость ночёвки в гостинице – да ни за какие коврижки не попали бы на таможенный контроль, явись мы сюда к вечеру, то есть к шести вечера. А водители дальних минивэнов, как оказалось, находясь в неразрывной связи друг с другом и с владельцами местных, по сути, хостелов – мобильные телефоны, как благо цивилизации — занимают ещё с вечера друг другу очередь на таможню и развозят потом своих “туристов” по ночёвкам. Так что это было нашим счастьем, что мы в такой очереди оказались седьмыми. И к 11 часам наш автобус пригласили на досмотр. Был на стоянке человек, с рацией в руках, который регулировал движение очередников, получая с таможни данные о продвижении очереди на досмотр.
Буквально за считанные минуты мы оказались, по приглашению радиста, у контрольно-пропускного пункта. Наш водитель сразу же и конкретно каждого предупредил напутствием: он будет здесь до тех пор, пока все не пройдут досмотр. Горячо насторожили его заботливые, для каждого из нас, слова: а, что, бывает, что не проходят? Ответ: бывает.
Забрав из автобуса свои вещи, пошли прямиком к кабинке, наполовину стеклянной, где каждый предъявил свой паспорт работнику таможни. С этого момента начинает работать заграничный украинский паспорт. Дальше – расклад вещей из сумок на специальном длинном столе, прочно установленном под открытым небом неподалёку. Десять человек, требование регламента процедуры контроля, стихийно быстро отсоединились от общего потока пассажиров и подошли к тому столу. Нерешительные, в их числе была и Марина, – скучились в стороне. Несколько таможенников, среди них были две женщины в насыщенно голубых, запомнилось, резиновых перчатках на руках, стояли у противоположной стороны осмотрового стола. Я остановилась напротив одного из мужчин. Предельно вежливо поздоровалась с ним.
— Пожалуйте начинать досмотр. – Строго ответил таможенник и предложил мне самой вытащить из дорожной сумки все вещи. Без ярости поисковой ищейки он прощупал, в основном – летняя одежда, содержимое моей сумки на столе и с улыбкой спросил, увидев рядом с вещами литровую бутыль красного самодельного вина:
— А что за вино? Это же – вино? – Взяв бутыль в руки, он медленно покрутил её на солнце.
— Да, это вино. – Я и сама не ожидала, как прекрасен вид этого напитка в стеклянном бутыли, в сиянии солнечных лучей. – Надо же… как красиво… — И как-то само собой получилось доброжелательно улыбнуться мужчине в ответ. – Подарок для моих родных… Пять лет не виделись… Жаль, что только одну бутылочку получилось взять…
И, не дожидаясь реакции таможенника, продолжила:
— Знаете, а в этой бутылке такой дивный букет напитка из известных виноградных сортов: Голубок, Мерло, Изабелла, грузинский Саперави…
— И Саперави у вас вызрел!? – Вдохновенно прервав мой импровизированный доклад о красных виноградных винах, таможенник выпрямился во весь рост от неожиданности.
— Да. Саперави вызрел в этом году… Но это вино настояно в годах… Ему два года…
— И у меня Саперави вызревает… Хорошо, что лето такое длинное… в этом году… Ну да ладно, хорошего вам пути… Складывайте вещи…
— И вам удачи.
Мы вежливо улыбнулись друг другу. Покидав вещи в сумку, винную бутыль с нежной теплотой своих рук я опять пристроила в углу сумки и пошла к концу стола. Там ожидала женщина, которая собирала паспорта, чтобы поставить в них печати о прохождении контрольно-пропускного пункта в Колотиловке. Тех, кто были в возрасте, определялся по паспорту, после 60 лет, не приглашали на дальнейшее собеседование в отдельно стоящее, небольшое кирпичное здание. У некоторых общение с органами дознания в том здании – до трёх человек задают разные вопросы — было, как шепнула мне рядом стоявшая женщина, достаточно долгим. К другим, как это вышло у меня, — никаких вопросов.
— Можете идти. – Спокойно сказала мне таможенница, довольно быстро вернувшая мой паспорт с проставленной в нём печатью.
— Куда… — Опешила я.
— Вон через те ворота. Всё время – идёте прямо. – Она чётким движением правой руки указала на железные тяжёлые ворота, за моей спиной, которыми заканчивался Колотиловский КПП.
Оставить комментарий