ЧЕМОДАН БЕЗ РУЧКИ НА ОБОЧИНЕ ЗЕМНОГО ЧИСТИЛИЩА.
Мой путь из Донецка в Украину. Август, 2023 год.
“…люблю одинаково истину и свою Родину…”
ЕКАТЕРИНА ДАШКОВА, основательница Российской академии наук, учёная-филолог времён Екатерины II, писательница.
…
— Ну хоть бы кто-нибудь… когда-нибудь написал об этом! – Вызывающе громко, надрывно отчаянно сказанными вслух словами женщины, от которой это никак не ожидалось – слишком она была на вид вежливо сдержанной, насквозь пробилась вязкая угрюмость внезапно обессилившей всех усталости.
Грубо физической – по сути: уныло, молча, не шелохнувшись, с хмурым выражением безразличного отрешения от реальности на каждом лице, тесно прижавшись друг к другу все сидели на длинных, свеже-просто сколоченных низких лавках, угрожающе дышавших в сыром полумраке торчащими в разные стороны тонкими древесными занозами: проведёшь второпях ладонью по лавке не в ту сторону или коснёшься, случайно, лавки оголённой частью ноги – обязательно на одну из заноз и нарвёшься.
Невыносимо унизительной измученности – глубоко затяжные вздохи всеобщего смирения, вполне заменившие конкретно определённые слова, которые могли быть сказаны каждым о только что всеми пережитом, — по внутреннему ощущению.
И всё же время медленно тянулось. И никто ничего больше так и не сказал. Но о чём-то – если судить о тяжести быстро рождавшихся в тесном пространстве блиндажа мыслей – думал каждый, и первый, и второй. А вот третий, не бритый несколько дней пожилой мужчина, неожиданно, резко стянув со своей головы бейсболку, насквозь пропитанную солёным потом и обесцвеченную который месяц подряд палящим над иссушенной суховеем землёй солнцем, вдруг истерически рассмеялся:
— Слухайтэ! Так я и нэ пОняв, мы вжэ в Украине или ще ни?… – Грубо протерев бейсболкой свой лоб, он опять водрузил её на голову. А все, кто были вокруг, как будто очнулись от мгновений душевного оледенения и, нервно взбудораженные звучанием незнакомого голоса, переполненного понятным им всем смыслом, вначале – несмело, украдкой, а потом, как по команде, распрямившись своими некоторое время безвольно согнутыми телами, повернулись в сторону мужчины. Наверное, чтобы воочию удостовериться, что это именно он нарушил тишину затянувшегося безмолвия.
— Да угомонись ты… — Безразлично-развязно, в ответ мужчине, отозвалась с дальнего края лавки, той, что подпирала собой бревенчатую стену блиндажа, грузно пригвождённая к той лавке своим тупым спокойствием крупнотелая, гладко зачёсанная широким пластмассовым гребешком, что тугим пучком удерживал на затылке её густые седые волосы, уже не молодого возраста женщина. — Добалтаися щас… Аха… Ждут тебя уже. Натанцуися скора хапака.
— А и правда… И что же теперь будет… дальше… — Все зашептались, вопросительно-смело, испуганно-тревожно, оживлённо-убеждённо… с внезапно просветлевшей в голосах надеждой, вырвавшейся из чёрного марева долго тянувшейся неопределённости. Интуитивно прочувствовали все: в нарастающем лихорадочном оживлении уже всё громче говорили с упованием на что-то очень важное, что всех в этом скоплении разных, не только по внешнему виду, но и по внутреннему содержанию людей, так случилось, цепко, и, верилось с трудом, лишь какое-то время назад жгуче-смолисто объединило в цельность добровольной повинности своему долготерпению.
А дальше… Пока не исказились соблазнительным вольнодумством мои личные воспоминания о тех, совсем не давних, пережитых и мной событиях, я начинаю свой рассказ. Документально исторический — этим я жёстко обязала себя быть предельно достоверной о том, о чём мне будет отныне всегда помниться.
Будет помниться всегда, как беспристрастно точно пропечатанная в моей памяти повесть об извращённых безумствах людской вражды. О которых, я всё ещё верю в людское доверие неопровержимости истины, пристойно бы было тяжко истомившимся в военно-перестроечных перипетиях людям узнать.
Да. Узнать и, по-человечески, осмыслить. Чтобы избегнуть неизбежного погружения в мутную пучину преувеличенных слухов и никому не нужных домыслов о том, что уже давно стало значительно весомой частью жизни для очень многих здешних людей.
Донбассовцев – по классически обусловленному мировой историей определению.
I.
Стихийность военного времени имеет много граней. На столько много, что пройдёт ещё какое-то время, чтобы определилась, наконец, последовательность их признания.
Но, возвращаясь к своим многостраничным записям, аккуратно сделанным в каждый год Донецкой трагедии, я неизменно убеждаюсь: в намытом лихим временем жизненном золотнике всеобщих воспоминаний навсегда останется драгоценная алмазная россыпь историй о Донбасских-Донецких стариках. Добровольно, как бы в силу особых обстоятельств, оказавшихся в абсолютном жизненном одиночестве в своих городах-селениях, в которых их застала их внезапно оказавшейся горемычной старость.
Не очень много об этом говорится, не принято. Но страшно безразмерные месяцы и годы разлуки со своими детьми изменили, между тем, людское представление о смысле жизни, о смысле человеческих семейных связей. А горькое душевное отчаяние, пусть станет подобающе принятым почаще упоминать об этом, одинокого прозябания в бессловесной немоте неожиданно опустевших жилищ сумело-таки противостоять испуганной подавленности старческого сиротства. А ведь именно с них, с этих двух слов, наглухо застёгнутых на все пуговицы строптивой готовности защищать бастион своего чудовищно нелепого смысла, начинается каменно-стальная, Донбасско-Донецкая летопись уродливого приспособления состарившейся человеческой индивидуальности к жизни в одиночестве.
О нём не думалось, когда в давние годы относительного благополучия в стране благословляли Донбасские родители своих детей на учёбу в столичных вузах.
Вполне цивилизованное, нравственно обусловленное действо в обществе быстро развивающегося прогресса. И в то время, ещё десятилетие назад, Донецк, как столица утвердившегося в своём абсолютном авторитете всесоюзной, а далее – надёжной Украинской кочегарки, мог запросто конкурировать по своей грамотно составленной программе промышленного развития со многими другими городами Украины. Программа эта требовала и грамотно-современно обученных специалистов – угольщиков, металлургов, врачей, деятелей культуры.
И, действительно, многие молодые люди, получившие образование в университетах Киева – !не в Швейцарии или в Англии, не в Америке или в Германии! — возвращались домой. Но многие обзаводились на ближней Украинской чужбине семьями и навсегда укреплялись там своими обновлёнными родовыми корнями.
Время было мирное. Встречи с родными в Донецке, знаю очень много таких семей, отличались завидной регулярностью: то дети навещали, уже со своими семьями, своих Донецких стариков. То Донецкие старики отправлялись в Киев, возвращаясь домой с возами ярких и долго не забываемых впечатлений. Ощущения радостно-беспечного бытия хватало, одним словом, до новой встречи со своими сыновьями и дочерьми.
Потом — вторая волна разлуки, порождённая неотвратимостью кровавой трагедии, мощным ударом всё сметавшего на своём пути цунами сотрясла Донецк. Это, когда в 2014 году начались на Донбассе эпохально-перестроечные события. И когда город оказался в кольце блокады.
Означало это многое. Колонны беженцев, и с окраин, и из центральных районов, ежесуточно, полноводно бурлящими потоками отчаянного сопротивления нежданному насилию в один миг решительно прорвали дамбу внезапно воцарившегося в городе поголовного страха и силой огромно развившейся в людях ответной ужасу энергии рванули по всем дорогам из Донецка. По слухам, неплохо многие, фартово-рисковые, обустроились в России, получив льготные преференции для возможности уже навсегда там и остаться. Тем более, что и возвращаться им было некуда. Многие лишились крова. У многих никого из родных на донецкой земле и не осталось.
Но часть людей, и, в основном, это молодые, успешно проживавшие в Донецке люди из категории среднего – 30-40 лет — возраста, отправились в Украину. Знаю и таких, кто, как умелые работники в своих Донецких фирмах-банках-конторах, после переезда в Украину, сумели и там успешно продолжить свои карьеры. Тем более, что мирная жизнь в Украинских городах ощущалась приятным и усыпляюще-тонизирующим совершенством спокойствия: Донецк был далеко. Его проблемы… если бы не грустно тоскующие там в одиночестве родители, то сверкавший тихими огнями мир решительной отчуждённости от Донбасса долгие годы вполне обнадеживающе подпитывал сладкую иллюзию беспечности. С оговоркой: в одном конце Земного, то есть Украинского бытия. В котором продолжалась активная мирная жизнь с летающими в небе самолётами, с бегающими по рельсам поездами, с приятной сердцу возможностью утешать себя маленьким, но очень благоразумным притворством: ну погромыхает ещё какое-то время там, на востоке, да и устаканится всё, однажды.
А пока громыхало на востоке, грубо-кроваво, и всё больше устрашающе-смертельно, как-то быстро сформировались там возможности выезда из региона, с определённой направленностью во все города Украины. И с тех же первых, памятных своей кровавой реальностью дней взлетел, как говорят, в неспокойном Донбассе в гору автомобильный перевозочный бизнес. Золотожильный прииск, как всецело одобренная местным обществом альтернатива поездам и самолётам, о которых здесь только и вспоминается, когда возникает необходимость поездки, всё равно – куда, всё равно — дальней или близкой.
А за баранки в срочно натасканных сюда с всех концов света минивэнов сели многие, кто когда-то, полируя своими горбами шахтные лабиринты лазили на коленях по угольным подземельям, или долгие годы вообще болтались без работы, в силу того что пришла в регион депрессивная эра безжалостного прощания с крупными промышленными предприятиями. За теми, первыми, к протёртым, под кожу, водительским креслам подтянулась в шофёрский наем внезапно повзрослевшая безработная молодёжь. Одним словом, если бездействующий в ничегонеделании относительно здоровый мужчина ещё не спился и не скурился балдежным дурманом легкодоступного допинга, а голова его – всё ещё на месте, а руки просят работу – то вперёд! Дорога зовёт! Она же, на долгие года надёжная кормилица – и прокормит!
Вначале Донецкие мужики возили в Украину ежедневные массовки местных пенсионеров, за их Украинскими пенсиями, или тех, кто, выходя на пенсию имели намерение её там оформить. Попутно подбирали в свои гремящие многолетним убожеством тарантасы мигрировавших по гостям старичков. К обоюдной всеобщей радости – предложение перевозочных услуг в регионе сполна удовлетворяло любые пожелания желавших выехать из Донецка. В перечне предлагаемых и по сей день маршрутов – абсолютно все города Украины. Сотни тысяч объявлений, которыми изо дня в день расклейщики, тоже – по найму, обильными мазками клея “гримировали”, и именно в эту минуту “гримируют” столбы, заборы, входные двери подъездов, остановочные доски для объявлений, незаметно и надёжно обратили мотание народа туда-сюда в особую отрасль трудовой деятельности на Донбассе – ПАССАЖИРСКИЕ ПЕРЕВОЗКИ! Стихийно массовые! Без страховок и без ответственностей со сторон организаторов таких не близких автопробегов за возможные аварийные ситуации в пути.
…Впечатляющие посылы: из Донецка – в любой город Украины! А уж в Россию – так это само собой разумеющееся.
Однако унылость бездействия во времена недавнего взбесившегося многочисленными смертями ковида резко сократила возможность получения местными пенсионерами Украинских пенсионных выплат и радость родственного общения. Хотя, в городе был создан специальный, особым образом населённый шустрым многоголовьем сотрудников штаб(!) по выдаче официальных разрешений на выезд из города и его окрестных сателлитов. Много жутких житейских историй чрезмерно крикливо разыгрывалось у дверей главного входа в обитель “бдительной” сохранности здоровья граждан.
Всё-таки ехать напрямую, каких-то 30-40 километров до границ с Украиной — убедительно прошу запомнить эти цифры — было достаточно сносно-терпимо для тех, и в финансовом отношении — особенно, кому такие поездки, несмотря на злостное коварство ковидной бесовщины — были жизненно необходимы. Но, охранная святость здоровья! отягощенная строжайше хранимой от нарушений тщательно(!) подобранной когортой бумаготворцев, дотошно вездесущих в азах долговременной процедуры рассмотрения заявлений от граждан(!), да густо промазанная монолитом недоступности ячейка всяческого контроля — безжалостно отсекали варианты скромных пожеланий измордованных жизненными обстоятельствами граждан всего лишь счастливо облагородиться официально оформленными разрешениями. Главное в них – жирная печать на милостивом бланке! разрешение на коротко организованные вояжи в Украину! А тем, кому отказали – безымянный телефонный звонок, с объявлением отказа, без объяснения причины.
А, по хитрым законам всякого запрета, в ответ жестокому контрольному замесу по сохранению умеренной статистики пересечения непонятливыми гражданами уже, худо-бедно, случившейся в их жизнях границы разделения, заколосились буйством дикой радости ощущения у местных организаторов перевозочного бизнеса. Не исключения из правил, а хорошо отлаженный механизм совсем не подпольного, а ускоренно налаженного, прогрессивно-передового, по своему смыслу, по-капиталистически — прибыльного предпринимательства. Что означало: и в шахты лазить не надо. А за ваши деньги – да хоть на край света и без мокрых печатей на сохранных (о вашем здоровье) грамотах! Да и вообще! Любые поездки без всяких разрешений и без лишних вопросов – кто? куда? Зачем!? Да хоть на Луну!
Всё просто! Перевозочная коммерция ну просто с бешеным азартом процветает! Привет Украина! Но – опа! — через Европу! Ну как же без неё, родимой! И с обязательным уточнением – в те ковидные дни путь-дорожка без всяких разрешений из угрожающе бурлящего запретными предписаниями штаба! занимала во времени до трёх дней. Что понимается, как: да плевать с высокой колокольни на недрёманые услуги твердолобой штабной волокиты.
И ездили! Однако всегда везло привилегированным счастливчикам с печатями. Туда-сюда – в считанные часы, одного дня вполне хватало прокрутиться туда-сюда. А в рублях – и считать не стоит. Сущая мелочь.
Теперь. Сентябрь 2023 года, этот же путь, через страны Балтии – до пяти-шести суток активного, местами – безактивного движения и более 1 500 км долговременной “радости” пребывания в путешествии с отбытием от пункта А с прибытием в пункт В.
Однако люди, щедро одарённые сверхчеловеческим, умопомрачительно завидным долготерпением, открыто презирающие мытарства абсурда, типа – Донбасс порожняк не гонит, и вдохновлённые смелостью, на которую не каждому хватит духа – ЕЗДЯТ!!!
…
В свою поездку я собиралась чуть больше недели после того, как получила из Украины тревожное известие о тяжёлой болезни моего близкого родственника. Сомнений о необходимости в моей жизни такого изрядно серьёзного шага не испытывала. И, более того, пребывая в поразившей меня твёрдой уверенности о нужности поездки – не виделась со своими родными почти пять лет, занялась поиском надёжного перевозчика. Благо – объявлениями об организованных поездках в Украину оклеены все городские, как уже об этом сказала, столбы. Полистала и страницы интернета. Именно там доверчиво соблазнилась образно-красочной картинкой успешно готового к дальней поездке автобуса, небольшого, как вариант, и, по виду, не до конца изношенной многолетними извозами городской маршрутки. С оговоркой – Европейского стандарта, от торгового автомобильного бренда MERCEDES BENZ. Подумалось: ещё не уехала, а уже горячо надёжный привет из Германии получила. Так ведь Европа сама ко мне приблизилась!
С надеждой на удачу связалась по предлагаемому на сайте телефону с диспетчером и, удостоверившись, что адрес работает, определилась с датой выезда из Донецка. Попутно задала женщине, со мной говорившей, правильные, как мне показалось вопросы.
И получила на них ответы. Стоимость поездки, плюс-минус – она у всех перевозчиков одинаковая: 22 000 рублей, по плавающему курсу валюты — около $ 250. Прибытие к месту назначения – через двое или чуть менее-более суток. И одна пикантная особенность, свойственная именно этому маршруту, не имеющего, на самом деле, никакой привязки к Европе – пеший переход между Россией, по территории которой половина поездки осуществляется, и Украиной, в которой — город по вашему выбору, как окончательная цель поездки, предварительно и выбирается.
— И как он долог, переход этот… пеший? — Тут же поинтересовалась.
— Да, может, километр-полтора. – Пауза изумительного выжидания на другом конце связи.
От неожиданности и я задумалась:
— Километровая пробежка!? А вещи как… что брать с собой, если что?
И беспечным голосом незнакомки: да ничего сложного, идёте так быстро, как вам удобно. Остановитесь, если надо, и потихоньку пойдёте дальше.
— А дальше… — Уже не так оптимистично поинтересовалась я.
— А дальше, на той стороне, вас встречает наш перевозчик. И везёт вас… где вам надо.
Недоумённо пожав, помню, плечами, я согласилась и забронировала себе место в автобусе. Но время, остававшееся до поездки, всё-таки посвятила тому, что узнавала отзывы о ней. Они оказались неопределённо туманными. Но стало ясно только одно: этот маршрут движения в Украину заработал каких-то несколько месяцев назад. И предназначается он для тех — по замыслу людей, его разработавших — кто решил окончательно в Украину переселиться. И называется он эвакуационным, так как пеший переход работает только в одном направлении. Обратного пути по этой же дороге – нет.
Меня это насторожило, так как целью моей поездки было желание навестить своих родственников и возвратиться домой. Если же, следуя этой цели, выбирать другого перевозчика, с другим маршрутом движения и без оговорок цели поездки, то заранее надо быть готовой к тому, что вся поездка, через страны Балтии, может занять до пяти суток. Это меня никак не обрадовало, поскольку мне предстоял ещё и обратный путь. Без вариантов, точно знала заранее: на обратную дорогу уйдёт полных пять дней и ночей. Поэтому, вздрогнув при мысли о ещё пяти сутках пути в Украину по обычному, не эвакуационному маршруту — туда-сюда — десять дней жизни в автобусе, в целом! — я остановилась на своём первоначальном выборе. Уверовав в то, что благородство моего порыва обязательно встретиться с моими дорогими, моими родными людьми успокаивало моё честное беспокойство о лёгком лукавстве моего скорого появления на дороге ожидавших меня испытаний.
Смотря что этим словом определяется. Но с первых же часов поездка начала с лёгким скрипом пробуксовывать. Минут на сорок автобус опаздывал к месту посадки. Пассажиры, которые сразу же узнали друг друга на остановочной площадке, как очевидных попутчиков, по объёмным сумкам, которые окружали их со всех сторон, утешали себя тем, что минуты – это ещё не часы. Но час бессмысленного томления – собирались на девять часов утра, а в начале одиннадцатого всё ещё никак не сдвинулись с места – немного подпортил настроение. И в дальнейшем лучше оно не стало.
Водитель, так, мимоходом, брезгливо, невпопад распихивая сумки по багажнику и окунувшись с головой, как страус, в глубь багажного хранилища, невнятно пробурчал столпившимся вокруг него пассажирам об обязательной ночёвке предстоящей ночью в гостинице. Что за гостиница!? Все всполошились. Почему не предупредили!? – В ответ — презренное молчание не желавшего себя утруждать объяснениями командора. Желая выглядеть солидным пиратом асфальтовых джунглей, он, уже бывалый, судя по уверенной цепкости всех его движений по перетаскиванию сумок, этакий владыка судеб нервозно копошившихся вокруг него людишек, однако, таким не выглядел: в цветастых, как у волка из НУ, ПОГОДИ! трусах, тоже – по колено, в солнцезащитных авиаторских очках – на пол-лица, в летних шлёпках без задников, но надетых на носки, недавно очень коротко остриженный – водитель, худощаво-невысокий, по возрасту – чуть более тридцати лет, больше походил на сомнительно надёжного прохожего, который случайно оказался в летний знойный день около автобуса.
Но именно он, мужчина без предварительно оценочного кредита доверия ему — чисто — визуального, сел за руль автобуса. А потом, когда и все расселись в салоне по своим местам, оказалось, что из восьми пассажирских мест в автобусе, было занято только пять. Значит, где-то по пути предстояло заехать за ещё тремя попутчиками. Поехали, не спеша петляя по городским улицам. Посадка в автобус ещё троих пассажиров заняла ещё какое-то время. Так что, в одиннадцать часов дня автобус всё ещё не выезжал из Донецка. Но плавным прогулочным ходом, не спеша, всё-таки начал своё приближение к первому контрольно-пропускному пункту, где и предстояло пройти первый и обязательный паспортный контроль после свершившегося, наконец, выезда из города.
Не суетно, но ответственно. Вещи – поставить на умеренно скоро движущуюся чёрную конвейерную ленту, через мгновенное просвечивание содержимого сумок насквозь в специально оборудованном для этого рентген-отсеке. В окошко контроля — подать личный паспорт, желательно сразу в развёрнутом виде.
Доконтрольная очередь как-то уж очень шумно начала волноваться пассажирами из других, быстро прибывавших на КПП автобусов и предъявляла на контроль, почти поголовно, красные российские паспорта. Лишь мельком в световом просвете паспортной кабинки засветились синие паспорта, украинские.
Потом, после проверок, опять загрузившись с вещами в свой автобус, выехали, наконец, на главную дорогу. В широком русле хорошо уложенного асфальта – очень заметный, просто сногсшибательный феномен современной благоустроенной жизни, после Донецкого, дорожно-позорного раздолбайства — в допустимом скоростном режиме, не более ста км в час, поплыли, то есть сдержанно рванули вперёд.
С этого момента промежутки движения длились по три часа, после которых – обязательные остановки на заправках с не менее обязательным посещением туалета. Некоторые из них – примитивно допотопные. Но почему-то все, вопреки правилам международного автобусного движения – платные.
На одной из остановок очень хотелось умыться, или освежить лицо и руки холодной водой, так как послеполуденная жара суховейного августа, в тот день температура воздуха была около 37* тепла, просто перекрывала дыхание.
!Ответ приёмщицы туалетных денег, которые, со времён Римской империи — занятная история о сборе налогов, не пахнут:
— Да, здесь можно умыться. Заплатите 30 рублей – (на той стоянке туалетная такса почему-то увеличилась с предыдущих двадцати рублей на десятку) — как будто и в туалет сходили… И помоете свои руки. Вон кран-то. – Она ленивым движением головы указала на узкую умывальную раковину под топорно сварганенным из тонких, ребристо-железных пластин навесом, сразу же при входе в хрупкие туалетные кабинки, под тем же навесом. При одном их виде умилилась беззастенчивому предвкушению: целенаправленно рассерженный, стихийно перезрелый долго не расходованной силой порыв ураганного ветра без труда снесёт с земли эту зловонно нагромождённую сортирную времянку.
И, пока ещё не снёс, уже прочистил он ловкой догадкой мою спонтанную мысль: а каково это, воочию лицезреть человечий чертополох, что летом не даст тебе воды, чтобы руки помыть, а зимой у такой и пригоршни снега не допросишься. Да ещё: а смотреть с сочувственным укором на обесчеловеченную особь – заведомо терять своё время. Теперь, сколько не силюсь — не помню лица той туалетной командирши-мойдодырши, а, может, его и вовсе не было на её голове. Но, особенно не расстраиваясь, приятно, даже сейчас ощущаю, как жадно освежилась водой из пластиковой бутылки, которую все же перед дорогой предусмотрительно положила в свою объемно ручную сумку и пронесла в салон автобуса.
Вода – взбодрила. Но, скучно побродив по заправочной остановке непроизвольно прониклась ощущением царившей там безнадёжной апатии. Безвольно и бесцельно парившая в перегретом жарой пространстве, именно она усиливала, а, может, и передавала свой упаднический настрой всему происходившему вокруг: поразила сдвинутая в один угол небольшого стола грязная, уже пересохшая остатками еды и наваленная в одну не ровную горку посуда – экспресс-закусочная здесь же, рядом с туалетом. На другом столе – полосатый бело-зелёный остаток полуколыбели переспевшего арбуза. Рой пчёл. Одни — почти утопали в сладком арбузном соке на дне не до конца обглоданной, широко томившейся в одиночестве, неряшливо брошенной кем-то на том столе арбузной корки. Другие насекомые, судорожно вентилируя свои тронутые сладким арбузным нектаром истончённо прозрачные, с едва заметными на них прожилками крылья, с трудом, но всё же взлетали в воздух. И едкий запах дымящихся или уже выкуренных сигарет вокруг. Блекло-жёлтая пепельница, рядом с недоеденным арбузом, выше крыши была наполнена силой натыканными в неё окурками.
— Чего застряла? Пошли, дорогая, в автобус. – Из ступора кисло-знойного уныния меня вывела женщина, с которой мы парно обустроились в автобусных креслах, в середине салона нашего(!) автобуса.
С интересом общаясь с ней, я узнала причину её нынешней поездки. Надо сказать, у каждого в этом автобусе была своя, особенная, лично выстраданная, завершённо-чётко разбитая на долгие эпизоды понимания история. Но у той женщины она отличалась заметным накалом драматизма, ещё не донца пережитого, пока что — стихийно осмысленного и тошно раздиравшего её душу острой сердечной болью. Позднее я сообразила, что апогеем её мучений были всё ещё никак не совмещавшиеся между собой вместе части её душевной кручины, только ей одной понятной.
Марина, так звали женщину, вместе с мужем выехали из Донецка несколько лет назад, жили они тогда в неспокойном городском районе. Выехали отсюда, тривиальная история десятки тысяч раз случившегося в городе житейского повтора, когда жизнь их стала похожа, как женщина сказала, на кромешный ад. Точкой отсчёта для принятия важного в их жизни решения стал прилёт снаряда в соседний подъезд дома. Он там не разорвался, но стал виновником разрушения квартиры, в которой, пробив навылет её внешнюю стену, снаряд рассыпался на части. После увиденного начались сборы в дорогу. По две большие дорожные сумки, в которых всё самое необходимое, — на каждого, и два билета на автобус, в один конец.
Удалось устроиться в просторной квартире дочки, которую она с мужем несколько лет назад купили в Украине на ипотеку. Оба хорошо зарабатывали. Но с началом в Украине военных действий дети выехали в Польшу. Там они пребывают и сегодня, по особой программе, как хорошо образованные молодые специалисты. А Марина – продолжает жить в их квартире. Одна. Так как чуть более месяца назад умер её муж. Внезапная остановка сердца.
Моя попутчица продолжила, очень старательно, не перегружая мысли многословием:
— Хоронить у Украине очень дорого… да и здесь, в Донецке, не дешевле… Люди посоветовали тело мужа… кремировать. Переселенцам, так называют беженцев из Донбасса, полагаются всевозможные льготы. Ими, обратившись в тамошние департаменты помощи, я и воспользовалась. Сейчас урна с прахом мужа находится на специальном хранении, до возвращения дочки с семьёй из Польши. Домой, в Донецк, я приезжала, чтобы проверить квартиры, свою и дочкину. Забрала кое-какие вещи. И уже подыскиваю себе там работу. Готова на любую. Лишь бы не сидеть дома. Нет никаких сил жить дальше… А вот, посмотри, — мы очень быстро перешли с Мариной на ты — такой у нас с мужем была квартира в Донецке… — Как будто перестав дышать, она поднесла ко мне поближе свой телефон, в котором было много фотографий добротно и с душой обустроенной для беспроблемной жизни квартиры. – На последний ремонт денег не жалели… Хотелось доброго покоя в старости… Сюда уже не планирую возвращаться… — Быстро пролистав фотографии Марина остановилась на той, где была её дочь со своим мужем и с мальчиком, лет 5-6. – Вся моя радость сейчас в них… Жаль, опять не видимся… Иногда кажется, что глохну от тишины в квартире… вся немею, когда вспоминаю моего мужа… Забыть его невозможно… Он весь в глубине моего сознания, а оно ничем посторонним не отвлекается и постоянно слышит его голос… совсем близко от меня… над самым ухом… — Марина, неожиданно, положив телефон на колени, обеими руками закрыла свои уши. И так же неожиданно отдёрнула руки от головы. – А с моей дочкой мы очень дружны, в день по несколько раз она мне звонит… — Крепко сосредоточившись на этой мысли, до глубоких морщин на переносице, одной рукой Марина уже удерживала свой телефон на широко распростёртой ладони. Некоторое время она долго смотрела на фотографию детей.
С Мариной мы сблизились в силу её желания высказаться. Слишком безутешным было горе, которым всё ещё медленно кровила её память, и с которым она в одиночку колесила по небезопасным дорогам полувоенной реальности. Что и говорить, вдвоём, когда и поговорить можно, как-то всё по-другому проживается. В автобусе ещё ехала пожилая супружеская пара. Видела, с какой трепетной заботой укладывали они в багажное отделение большой, туго перевязанный целлофановый пакет. Тут же, у автобуса, мужчина объяснил, что в нём был их родительский подарок для их сына, на пятидесятилетний юбилей которого они с женой тем рейсом отправлялись. А подарком, в автобусе мужчина громко разговорился, были настольные советские часы. Сын в детстве их очень любил, по этим часам учился понимать время. А родители, предварительно отдав часы часовому мастеру на ревизию, везли их теперь сыну, в обновлённо-отреставрированном виде, как подарок.
— Представляете! Часы с боем! – Громко, сиявшим добрым светом лицом ликовал мужчина. Его жена утвердительными наклонами головы безмолвно подтверждала при этом – Да! Да! Да! — и очень нежно улыбалась словам мужа.
— А ты же ещё главное не сказал… — Тихо добавила женщина.
— Ах, да! Самое главное! Часы-то — ВЛАДИМИР! Так они называются. Да ещё в деревянном корпусе. С боем! Говорил уже? Эх, показать бы эти часы всем!
— И сына нашего Владимиром зовут. – Так же тихо, улыбаясь чудной улыбкой безмерно счастливой женщины, супруга мужчины утихомирила его общительный нрав.
— А можно такие часы везти через границу? – Тут же послышалось с заднего сидения.
— А чего нет!? Читал я список дозволенных вещей. Про часы там ничего не сказано.
— А вдруг это антиквариат уже? – Дотошным любопытством не унималась женщина.
— А, если и антиквариат, так пусть тогда государству достанется, в каком часы эти заберут. – Уверенно сказал мужчина.
— Надо же, как он сразу… — Но женщина, так показалось, осталась ответом довольна.
А мне подумалось, что и встреча сына со своими стариками будет не менее ценным для них подарком. Как и многие в Донецке, старики, эти родители, которым впечатляюще — за семьдесят, не виделись со своим сыном долгих пять лет. Безумно страшно, как же это много! Ещё страшней, что мятущимся в недоумении разумом вникая в это, почти невозможно изменить обстоятельства, чтобы избавиться от страха такого понимания…
Ближе к вечеру приглушённая работа двигателя автобуса перестала восприниматься как индикатор движения машины. Об уже преодолённом нами расстоянии читалось на синих дорожных, вдоль дороги, знаках. Большие белые стрелки на них, вправо или влево, указывали путь к крупным городам, а дорога, по которой ехал наш автобус уверенно рассекала надвое небольшие придорожные поселения.
В утомлённой монотонности в общем-то удовлетворительно благополучной поездки попыталась поудобней расположиться в своём железобетонном, почти не гнущемся кресле, чтобы, если получится, заснуть. И тут, повертев головой, ощутила исходивший от спинки кресла запах застоявшейся пыли. И это – тоже время. Им, едко и навсегда, напичкан салон автобуса, увозивший людей из их прошлого. Если кто туда и возвращается, то в смущенном недоумении долго избегает встречи с самим собой: как же много и внезапно, он это почувствует, внимательно осмотревшись, всё изменилось…
Оставить комментарий